Гари Ромен - Я Ем Ботинок
Ромен Гари
Я ем ботинок
Перевод французского В. Козового
Передо мной расстилалась Аризонская пустыня со своими терновниками и
колючками - жалкая растительность и иссохшая земля. Такой ландшафт вполне
соответствует моему возрасту, душевному состоянию и настроению. Но как раз
под влиянием этого скудного и бесплодного ландшафта я имел неосторожность
рассказать жене случай из своего далекого прошлого. Одним словом, я дал волю
ностальгии и, быть может, определенному возмущению против признаков старости
на моих висках и в моем сердце.
Короче говоря, я принялся рассказывать жене историю своей первой любви.
Я заявляю, право же не хвастая, что в девятилетнем возрасте, подобно
самым великим влюбленным всех времен, совершил ради своей возлюбленной
поступок, которому, насколько мне известно, не было равного. Я съел, чтобы
доказать ей свою любовь, ботинок на резиновой подошве.
Уже не первый раз я съедал ради нее всякие предметы.
За неделю до того я съел целую серию баварских марок, которые с этой
целью украл у дедушки, а за две недели до того, в день нашей первой встречи,
я съел дюжину земляных червей и шесть бабочек.
Теперь следует объясниться.
Я знаю, когда речь заходит о любовных подвигах, мужчины всегда склонны
к бахвальству. Послушать их, так их отвага не знала границ. И попробуйте
усомниться - они не поступятся ни единой мелочью. Вот почему я и не
прошу верить тому, что помимо этого я съел ради своей возлюбленной японский
веер, пять метров шерстяной нитки, фунт вишневых косточек (она ела вишни, а
мне протягивала косточки), а также трех редких рыбок, которых мы поймали в
аквариуме ее учителя музыки.
Моей маленькой подруге было только восемь лет, но требовательность ее
была огромна. Она бежала передо мной по аллеям парка и указывала пальцем то
на кучу листьев, то на гравий, то на клочок газеты, валявшийся под ногами, и
я безропотно повиновался. Помнится, она вдруг стала собирать маргаритки, и я
с ужасом смотрел, как букет рос у нее в руках; но я съел и маргаритки под ее
неусыпным взором, в котором тщетно пытался обнаружить огонек восхищения.
Никак не проявив благодарности, она убежала вприпрыжку, а через некоторое
время вернулась с полудюжиной улиток и протянула их мне повелительным
жестом. Тогда мы спрятались в кустах, чтобы нас не увидели гувернантки, и
мне пришлось повиноваться - улитки проследовали положенным путем; все это я
проделал под ее недоверчивым взглядом, так что о мошенничестве не могло быть
и речи.
В то время детей еще не посвящали а тайны любви, и я был уверен, что
поступаю как принято. Впрочем, я и сегодня еще не убежден, что был не прав.
Ведь я старался как мог. И, наверное, именно этой восхитительной Мессалине я
обязан своим воспитанием чувств.
Самое грустное заключалось в том, что я ничем не мог ее удивить. Едва я
покончил с маргаритками и улитками, как она проговорила задумчиво:
- Жан-Пьер съел для меня пятьдесят мух и остановился только потому, что
мама позвала его к чаю.
Я содрогнулся.
Я чувствовал, что готов съесть для Валентины - именно так ее звали -
пятьдесят мух, но я не мог вынести мысли, что, стоит мне отвернуться, как
она обманывает меня с моим лучшим другом. Однако я проглотил и это. Я
начинал привыкать.
- Можно, я поцелую тебя?
- Ладно. Но не слюнявь мне щеку, я этого не люблю.
Я поцеловал ее, стараясь не слюнявить щеку. Мы стали на колени за
кустами, и я целовал ее еще и еще. А она крутила серсо вокруг пальца.
- Сколько уже?
- Восемьдесят семь. Можно поцел
